Звонил деверь. Говорит 18 апреля в Америке умер Семен Верховский. Замечательный художник и мой Друг, несмотря на большую разницу в возрасте.
Это человек, который оказал на меня огромное влияние. Его мастерская была на нашей улице. Когда мне было лет 14, я, увидев из своего окна свет в его мастерской, приходил к нему и раскрыв рот слушал бесконечные удивительные рассказы. Про охоту, про астрономию, про космос, про курительные трубки. Во многом это благодаря именно ему я тогда увлекся охотой. Курить я начал в армии, но быстро перешел на трубки. Даже в армии у меня была трубка. Бросил я курить семь лет назад, но коллекция трубок до сих пор живет на подставках и в плетеной миске. Семен Верховский давал мне уникальные книжки по астрономии. Я помню с каким волнением изучал фолиант Фламмариона в кожаном переплете с тиснением. Я помню запах его табака, ироничный взгляд и большое кожаное кресло, утонув в котором я слушал его рассказы.
Последние годы он жил в Америке. Как-то все сошлось. Забарахлили почки, а в Москве тогда было всего четыре аппарата для диализа. Чуть не умер. Дети были уже в Америке. Уехал и он. Это было уже больше десяти лет назад. Наши пути разошлись. Одно время у него вроде все наладилось, даже собирался приехать в Россию на охоту. Может шутил так. Но здоровье не купишь. Деверь говорит, что он устал от этого диализа четыре раза в неделю. Отключился от всех трубок. И умер.
"Слезы гелиад" - это очень красивый альбом про янтарь, который он иллюстрировал.
Я помню его рассказ о том, как надо выбирать курительные трубки. Самые лучшие, самые дорогие трубки делаются из корня древовидного вереска - бриара. В России он не растет, его родина - Южная Африка. Однако, московская фабрика Ява одно время делала замечательные трубки из бриара. Откуда онтам взялся никто не знает но есть легенда, что во время войны, в ходе советско-британских переговоров об открытии второго фронта Черчилль решил сделать Сталину подарок и направил в Россию целый транспорт с трубочным вересковым корнем - Африка была английской колонией, хоть британскому льву там регулярно доставалось сначала от Наполеона, а во время второй мировой от танков Роммеля. Транспорт с бриаром до Мурманска не дошел, - его потопили немцы. Однако после войные судно подняли и весь груз мореного уже верескового корня отправили на фабрику Ява, которая с тех пор делает из него трубки мирового класса. Выбирать трубку надо так: Во-первых, сразу отметаем все трубки, поверхность которых покрыта декоративной фактурой наподобие оленьего рога. (О том, что трубки бывают только из бриара, говорить не надо, - все остальное не трубки). Любая декоративная фактура наносится с одной целью - скрыть дефекты корня. Поверхность чубука должна бять отполирована, чтобы была видна фактура дерева. Корень вереска узловатый, но плотность узелков неоднородна, - чем ближе к центру корневого клубня, тем узелки мельче, а древесина прочнее. "В идеале центр клубня должен находиться на донышке трубки, - показывал Семен на своей дымящейся трубке, - тогда она не прогорит". У меня есть такая трубка от фабрики Ява. Но она была тяжеловата и я протер мундштук зубами насквозь. Теперь она просто живет в пылькой коллекции, - такие вещи не выбрасывают. В Советском Союзе приобрести хорошую трубку было проблемой, и они делались на заказ. У Семена был знакомый мастер, но я был бы не я, еслибы не начал делать их сам. На фабрике трубки делаются на токарном станке по металлу путем зажима заготовки сначала в одной плоскости, а затем в другой. Я просто сверлил отверстия. Правда бриара у меня не было, а трубки из древесных наростов были очень красивыми по фактуре, но быстро прогорали. В последние годы во всяких бутиках появились совершенно фантастические трубки по цене от 300 до 3000 долларов. Десять лет назад я бы умер за такую. Сегодня я смотрю на них, облизываясь, но уже не курю.
Много историй от Семена были так или иначе связаны с его охотничьими похождениями. Одна история была про то, как они заблудились в Карелии и по ходу дела пару раз пересекли государственную границу, прежде чем их выловили пограничники. Другая история была про то, как они в той же Карелии оказались браконьерами. Приехали они за два дня до открытия охоты, поселились в охотничьем домике. Приходит какой-то дед, говорит, что егерь, просит налить. Ну - святое дело. "Егерь", просит налить еще, мотивируя, что завтра ж охота открывается, соответственно, дело еще более святое. "Как завтра? - Послезавтра!", - уточняют охотники. "Нее, - говорит дед, - точно завтра, постановление вышло". Ну завтра, так завтра. С вечера собрались, с утра вышли. Возвращаемся, - рассказывает Семен, - а у домика милицейский УАЗик и куча милиционеров с оружием: "Оружие на землю!". разумеется, дед был никаким не егерем, а местным алконавтом. Хорошо еще, - говорит Семен, - что у нас из трофеев только пара рябчиков была, а то могло бы все по-другому закончиться.
Другие охотничьи истории, которые я помню, связаны с еще одним именем, - Олегом. Он тоже охотник, друг Семена и его бессменный спутник в охотничьих экспедициях. Истории примерно такие: как-то оказались они охотничьей компанией в 3-4 человека в одной из заброшенных карельских деревень. Заночевали в огромном пустом северном доме. Мусор с пола смели в один угол. Среди мусора или на стене нашли древнюю аляповатую фотографию двух деревенских девиц. Фотография черно-белая, но грубо подкрашена каким-то анилином, как умели раньше в деревнях, - губы красные, лица желтые и т.п. Ну и лица чухонских деревенских девушек начала века были соответствующие. Семен с приятелем взяли эту фотографию и аляповатым деревенским почерком с грамматическими ошибками написали что-то типа: "Дорогому Олегу в память о незабываемых минутах от Любы и Нюры". Письмо длинное было, но я не берусь воспроизводить текст, - в лбом случае до оригинала мне далеко. Ну и разумеется, эту фотографию тихонько положиле в рюгзак Олегу. "В Москву приезжаем, - удовлетворенно рассказывает Семен, попыхивая трубкой, - ночь уже, вдруг звонок. Беру трубку, а там Олег: а-а-а, кричит, дураки вы все, а если б жена нашла!".
Еще одна шутка в том же духе была в другой заброшенной Карельской деревне. Засели они там из-за дождей чуть ли не на неделю. Огромный северный дом, напротив жилой избы через "мост" второй этаж над хлевом. Все под одной крышей, хоть и частично разрушенной. Мост (пол коридора между хлевом и избой) тоже проломлен, пола второго этажа (потолка хлева) тоже почти нет, - только вдоль стены пара досок идет, по которым можно пройти. А в дальнем конце - загоны для скота с целой крышей. То есть, второй этаж, как бы есть, но попасть туда можно только по жердочке. Ну и мысль-то жудожественная работает (среди них еще и театральные художники были). Нашли они там какие-то старые тряпки, телогрейку, штаны ватные и сделали чучело. От избы смотришь - в дальнем конце сарая, в полутьме, человек сидит сгорбившись, спиной в три четверти. На голове - шапка ушанка. Но это было бы пол беды. Взяли они лески с удочек и натянули растяжку поперек узких жердочек, по которым до этого мужика можно добраться. Если леску задеть, то у мужика ватного отрывалась голова-шапка и через всю избу под стропилами летела в лицо тому, кто на леску наступил. "Я думаю, там инфаркт кто-нить точно прихватил", - удовлетворенно улыбался в бороду Семен, но совестью не мучился, - это как раз было время, когда по заброшенным деревням пошли шерстить всякие алкоголики в поисках икон на продажу.
Ну и крайняя история не столько от Семена, сколько про Семена. От Олега. Пошли они с Олегом на рябчиков. Олег взял манок, идут, находят прекрасную полянку с брусникой, - прекрасное место для жировки рябчика. Семену не нравится: пойдем, - говорит, - дальше. Вторая, третья полянка, - все не то. Наконец, нашли ту, которая Семену подошла. Да и Олег взмолился, - чего ходить, сейчас манком подманим, все рябчики будут наши. Ну все как положено, сели напротив друг друга, сектора стрельбы определили, - один одну часть поляны покрывает, второй - другую. Друг друга сквозь кусты видно, - Семен напротив сел на пенек. Олег достал манок, свистит периодически. Проходит полчаса, прилетает рябчик. Садится по Семенову сторону кустов. Семен сидит, не шевелится. "Ладно, - думает Олег, - наверное, ждет, когда поближе подойдут". Продолжает свистеть. Прилетают еще два рябчика и опять на Семенову половину. Олегу их не достать - хоть и недалеко, но за кустами, - не для мелкой дроби. А Семен все сидит не шевелится. "Может не видит их?", - думает Олег и начинает подавать Семену знаки, осторожно, чтобы не спугнуть рябчиков. Семен не реагирует. "Семен!", - театральным шепотом хрипит ему через всю поляну Олег, делая ему страшные глаза. Семен не отвечает. "Семен!!", - он увеличивает громкость. "Семен!!!!", - наконец орет он, отчего рябчики, разумеется, немедленно улетают, хлопая крыльями. "А? - продирает глаза Семен, уютно устроившийся на пеньке и опершийся о ружейные стволы, - я кажется задремал".
Еще были истории про огромного глухаря, которого все звали "профессор", и который был такой умный, что не мог взять ни один охотник, хотя его почти все слышали и многие видели. Но эти истории я уже не помню.
Еще мы с ним и компанией как-то ездили в Питер, где он водил нас показывать, как реставрируют Янтарную комнату. Еще он был художником сборника японской поэзии. Ему стоило огромного труда издать книгу именно в таком виде, как он ее задумал, - в советское время это было очень непросто. В Японии книга заняла первое место на какой-то крупной ежегодной выставке и ему прислали приглашение в Японию, чтобы вручить премию и приз. Он обратился за загранпаспортом, но его вызвали в какое-то госучреждение, где, как он рассказывал, какая-то тетка "шириной со стол" вручила ему его документы с единственной фразой: "Мы считаем Вашу поездку нецелесообразной". Он вспоминал об этом с возмущением. Это случилось еще до прихода к власти Горбачева, но я думаю, что именно тогда он и решил уехать. Чтобы самому определять, что целесообразней, - остаться или уехать. Или уйти.
Я помню, Семен. И машу тебе отсюда рукой, чтобы ты улыбнулся и не грустил ТАМ.